Люди

Екатерина КОРОЛЕВА: моя любовь в военной шинели

22 января 2013 года

У нас в медицинском институте была встреча с одной известной в те годы женщиной, депутатом Верховного Совета СССР. Она рассказывала о том, как в 1952 году была на каком-то совещании в Кремле и видела Сталина. И как после совещания было застолье, танцы, и Иосиф Виссарионович будто бы даже хотел пригласить ее танцевать. Вся наша четвертая педиатрическая группа (девушки, в основном), сидела и слушала, затаив дыхание. Когда выяснилось, что Сталину не удалось-таки потанцевать с нашей депутаткой, у нас с подругой стал пропадать интерес к происходящему.

«Посмотри-ка на балкон, — сказала она мне, — какие там симпатичные ребята стоят!» Я подняла голову и увидела нескольких парней. Один из них выделялся буйной темной шевелюрой, высоким ростом и серьезностью. Позабыв обо всем, я уперлась в него глазами. «Он со второго курса, с лечебного факультета, отличник — шепнула подруга, — зовут его Женя Королев. Он еще до института окончил фельдшерскую школу. Очень серьезный парень».

Мы вышли на улицу. Вслед за нами с институтского крыльца сбежали те самые парни. Они догнали нас, и Королев, мой будущий муж, пошел с моей стороны. Я узнала: Женя — фронтовик, пулеметчик, командир взвода, участник Курской битвы, был тяжело ранен и заметно хромал. Он был в старой военной шинели. А на мне — новое, сшитое по талии, зимнее драповое пальто и шляпа с лентами.

«Женя, почему ты никогда не рассказываешь о том, что было на Курской дуге? — спрашивала я его. — Все рассказывают, а ты молчишь…». Он отвечал: «Нечего рассказывать. Это был ад».

Женя был председателем студенческого совета общежития, и однажды пришел к нам в комнату с санитарной комиссией. Девчонок в комнате не было, а я сидела за столом и писала письма домой. Пока комиссия искала у нас пыль, он подошел и спросил, кому это я пишу так много. Я ответила, что у меня есть кому писать: пять сестер и брат. Он сказал, что у него случайно оказались два билета в кино и спросил, не хочет ли кто из наших девчонок пойти. Я ответила, что никого, кроме меня, нет. «Тогда, может быть, ты?» — выдохнул он. И мы пошли в кино.

Какое тогда был фильм, я не знаю, потому, что смотрела на экран, а видела Женю. А еще я видела, что и он точно так же кино смотрит: вроде бы прямо сидит, но глаза — на меня. А потом он проводил меня до двери моей комнаты в общежитии. Сейчас мне никто не поверит, но так было: даже после регистрации в ЗАГСе мы жили отдельно: он — в своей комнате, вместе с ребятами, я — в своей, вместе с девчонками.

Ходили в кино, бегали на лыжах и на коньках. Несмотря на больную ногу, Женя никому не хотел уступать в спорте. Фактически мужем и женой мы стали только когда приехали на каникулы к моим родителям в город Юрьев-Польский Владимирской области. Я хотела, чтобы наша семейная жизнь начиналась не наспех, и Женя меня понял и поддержал. Он был романтик и очень скромный, серьезный, честный, обязательный человек. Перед поездкой к моим родителям он купил себе пальто и, наконец, снял шинель.

Кстати, о свадьбе: в ЗАГСе оказалась страшная очередь из оформляющих женитьбы, разводы, рождения, смерти — тогда все было в одном месте. Мы с приглашенными гостями (двумя моими подругами и двумя его друзьями) ждали до вечера. Замерзли, и очень проголодались. Пришли в общежитие и пошли в буфет. А там — винегрет, хлеб и селедка. Мы принесли все это в комнату. У ребят откуда-то взялась бутылка портвейна. Потом к нам заглянул секретарь партийного комитета лечебного факультета, возмутился, почему у нас никто не танцует, и принес радиоприемник…

Встречались мы с Женей только по субботам. В другие дни он был очень занят: работал лаборантом, поскольку содержал себя сам, всерьез занимался хирургией, пропадал в «анатомичке». Никаких других оценок, кроме отличных, он не признавал, поэтому заниматься подготовкой к семинарам приходилось много.

Вскоре я окончила учебу и получила распределение в Буй Костромской области, а мужу оставалось учиться еще два года. Мы с ним абсолютно верили друг другу, поэтому расставались спокойно. Я знала, что он будет использовать любую возможность, чтобы приехать ко мне хоть на денек. Ну, а мне жизнь не давала времени думать о чем-то другом, кроме работы. Я обслуживала пять детских домов в Буйском районе, а они все были расположены далеко, некоторые за пять, а то и за десять километров от города, и идти надо было пешком. Так что в комнату, которую снимала, я появлялась практически только к ночи, не чувствуя под собой ног. Но когда Женя приезжал ко мне, то начинался отдых: он везде сопровождал меня, поэтому никакие расстояния уже не утомляли.

В 1954 году муж оканчивает учебу. Я уже беременна и очень надеюсь, что его распределят ко мне в Буй. Вскоре рождается наша первая дочь Марина. Но Женя звонит и сообщает, что в этом году распределений в Костромскую область нет вообще. И тут же успокаивает, говорит, что видел еще какой-то нераспечатанный пакет, вполне возможно, что там как раз распределение в Костромскую область. Через час он звонит снова: «Ты не представляешь, как я счастлив! — кричит он в трубку. — Меня распределяют в Костромскую область, к тебе! По распоряжению министерства. В распоряжении так и написано: распределить по месту жительства жены!»

Я тоже счастлива: но Москва предполагает, а облздравотдел располагает. Там посчитали, что в Буе хватает врачей и без нас. В Галиче и Судиславле, куда Женя ездил на предмет трудоустройства, тоже отказали. Наконец, Островское. Я потихоньку собираю вещи: все равно переезжать придется, возможно, в другую область. Время тянется долго, наконец, муж возвращается с хорошей вестью: в поселке Островское есть места для нас обоих. Мы садимся рядом, и Женя рассказывает мне, что больница в селе вполне приличная — бывшая земская, что нас там ожидает новый дом.

Ехали долго. Сначала на пароходике, который тихо шлепал колесами по Волге, до Кинешмы. От Кинешмы надо было переправляться на другой берег Волги, но на паром мы опоздали. А уже ночь, куда идти с четырехмесячным ребенком? Дежурный открыл нам комнатку на дебаркадере и предложил переночевать в ней, предупредив, что все стекла тут разбиты и чтобы мы опасались хулиганов, которые повадились ходить здесь по ночам. И действительно: в два часа ночи через наше пристанище, выбив дверь, с криками пронеслась группа парней. Спали мы в полглаза. Утром переправились на другой берег Волги и на попутной машине добрались до места.

И вот помню: стоим мы на больничном дворе: муж — с ребенком, я — с сумкой. Бежит мимо санитарка и кричит кому-то через двор: «Новый хирург приехал! С женой да с ребеночком! Да жена-то худа-а-а-я!»

Нас встретили, привели в дом. Дом понравился: потолки высокие, в комнате — кровать, стол, детская кроватка — все хорошо. Стали мы жить и работать. Женя, теперь уже Евгений Иванович, — в хирургии, я — в детском отделении. Чуть ли не в первый день привезли тяжелого больного. Требовалась операция. Муж с вечера книгами обложился, стал готовиться, так к утру и уснул — носом в книгу. А я — в спальне с ребенком тоже не сразу уснула. Рано утром просыпаюсь на работу, выхожу на веранду и вижу: веранда вся открыта, в прихожей одежды нет. Оказалось, у нас украли все. И его пальто, и мое пальто, и обувь. Идти на работу надо, а нам не в чем. Спасибо коллегам: они принесли, кто что мог.

Через некоторое время Евгений Иванович стал заведующим хирургическим отделением Островской больницы. А еще через некоторое время, после специализации, и главным врачом. Но оперировать он не переставал никогда, невзирая ни на время суток, ни на должность. Сколько себя помню — постоянные ночные телефонные звонки из больницы: кого-то привезли, нужна экстренная помощь.

В 1962 году, отработав в Островском восемь лет, мы собрались уезжать в Кострому. Евгений Иванович стал очень хорошим хирургом, известным не только в ближайших районах, но и в дальних. Вполне закономерно, что его заметили в Костроме и пригласили работать в областную больницу. У нас уже было две дочери: старшая, Марина, собиралась во второй класс, младшей, Наталье, исполнилось пять лет.

В областной больнице мужу предложили возглавить нейрохирургическое отделение. «Как же ты согласился, — со страхом спросила я, — нет ведь такого отделения в областной больнице?!» «Значит, будет», — ответил он. 20 октября 1962 года заведующая областным отделом здравоохранения Клавдия Ивановна Уездина подписала приказ об организации отделения нейрохирургии.

В первые два года работы у Евгения Ивановича было от пятнадцати до тридцати экстренных вызовов в месяц. Нейрохирургические операции длились от четырех до восьми часов. Спал он практически через ночь. Очень уставал. Приходил домой и буквально валился с ног. Первое, что он делал, когда приходил домой, это выпивал чайник кипяченой воды. Если в первые пять минут после этого я не успевала поставить перед ним тарелку с едой, то позже можно было и не пытаться его накормить: он уже спал.

Когда Евгения Ивановича назначили главным врачом Костромской областной больницы и при этом оставили заведующим нейрохирургическим отделением, я перестала его видеть даже утром. Он сразу взял себе за правило приходить на работу очень рано, задолго до прихода всех остальных врачей. Домой стал возвращаться еще позже.

Случилось, что мне намного раньше, чем Евгению Ивановичу, присвоили звание Заслуженного врача Российской Федерации. Тот день был одним из самых счастливых для него. Он пришел домой, обнял меня и крикнул дочкам: «Девочки! Поздравляйте маму! Она получила звание Заслуженного врача!» Девочки обрадовались, но все-таки спросили: «Папа, а ты?» «Какие мои годы! – весело ответил он, — Получу, успею!» И незадолго до смерти все-таки получил звание.

Он умер в 65 лет. То, что происходило в тот день, я помню, как в тумане: рядом со мной стоят дочери Марина и Наташа, медсестры из нашей больницы с необходимым набором лекарств. Я все вижу и слышу. Но не могу поверить в реальность.

Закрываю глаза. Передо мной возникает счастливая картина из прошлого: с институтского крыльца сбегают парни, догоняют нас с подружкой, и один из них, высокий, красивый, в поношенной военной шинели, становится с моей стороны.

Записала Кира ЛЕНКО.

Фото из архива семьи Королевых.